"Ночь в монастыре" - Сергей ГУКАСЯН
Горы. Ущелья. Лес.
Край первозданной природной красоты. День не по-февральски ясный, полный красок, присущих уже наступившей весне.
Девятнадцать пар ног шагают по грунтовой дороге, желтой лентой обегающей лесистые склоны гор. Под подошвами похрустывают вдавливаемые в землю камешки, обрывая беззаботный птичий щебет. Девятнадцать человек с вещмешками на спинах все дальше уводит от лагеря старая грунтовая дорога. Исхоженная и изъезженная несчетным числом ног, колес, копыт...
Скольких проходящих ты уводила вдаль за собою. Крестьян и ученых, исследователей, богомольцев и туристов – следы их давно стерты временем... И войска чужеземных захватчиков тоже ураганом пронеслись по этим дорогам. Но по их кровавым следам, по оставленному ими пепелищу шли такими вот дорогами и нехожеными тайными тропами дети этого древнего края, простые люди мирного труда. Меч и копье сменяли в натруженных руках отложенные до срока косу и молот, мастерок каменщика и плуг землепашца. И изгонялся враг, и возвращались воины к созидательному труду, не все, но с победой. А на сожженных горах вновь зеленели сады и леса. Так было века, но ход истории неизменен: остались теми же соседи, остались теми же защитники своей земли. В наше время копье и меч сменяют гранатометы и автоматы, мины и ракеты, и до срока оставляют теперь комбайн и экскаватор. Инженеры, агрономы, учителя уходят в горы по зову долга перед Родиной.
Вот почему идут по старой дороге девятнадцать человек с вещмешками на спинах. Идут сосредоточенно, безмолвно, как и полагается на войне: в затылок друг другу, взгляд по сторонам. На спины давят тяжелые вещмешки, ремни от них врезаются в давно затекшие плечи. Ударяясь о вещмешки, в такт шагам глухо побрякивают автоматы. Мы не солдаты, ими мы стали на время суровых испытаний, оставив вдали все, что нам дорого. Мы не грабители, идущие на разбой, не преступники, скрывающиеся от правосудия. Так отчего же мы идем с такими предосторожностями, чуть ли не крадучись, по исконно своей, армянской, ставшей враждебной, земле?
Наверное, потому, что этот чарующий край одинаково небезразличен и тем, кто остался высоко в лагере, и нам, девятнадцати. Мы идем в назначенное место с боеприпасами и продовольствием на соединение с ранее ушедшей группой наших разведчиков-партизан, не дающих противнику покоя на еще удерживаемой им территории.
Это был наш первый выход на настоящее боевое задание, и ответственность поручения не могла не волновать каждого из нас в часы неизвестности перед грядущими событиями.
…Наше ущелье под лагерем, густо заросшее лесом и кустарниками, прорезанное буйной бурливой речкой, давно осталось позади. Повсюду, куда ни кинь взгляд, высятся куполообразные горы в покрове густых лесов. Сиреневато-синие, подернутые прозрачной дымкой, они сливаются с голубизной неба, кажутся ожившим пейзажем, сошедшим со старых полотен. Невозможно было остаться равнодушным к чарующей красоте нетронутой природы, воспетой многими поэтами: я и мои спутники без устали любовались ею, позабыв обо всем.
А нашей дороге, казалось, не будет конца: петля за петлей она выписывала все новые повороты, но вдруг за очередным, врезавшимся в нее склоном горы нашим глазам открылось незабываемое зрелище. Оно предстало перед нами в тот самый момент, когда наш старший, бывалый разведчик Петрос, шедший впереди, вытянул руку, показывая вдаль. На плоской вершине вдававшегося в ущелье скалистого мыса, заросшего деревьями и густым кустарником, вырисовывался силуэт какого-то монастырского комплекса. Как древний патриарх, монастырь царил над окружавшей его природой силою духовного величия, рукотворным созданием человеческого гения.
Дорога незаметно поднималась вверх, к скалистому мысу, мы шли к монастырю, а он будто отдалялся от нас, возносясь над нами на своем троне в широкой и длинной мантии из зеленеющей листвы, снисходительно глядя на подходивших к нему людей щелями оконных бойниц.
Навсегда врезалось в память название этого монастыря – Ериц Манкунк ванк – или Ерицманканцванк, то есть монастырь Трех Отроков, конечная цель нашего пути.
Под мрачными и таинственными многовековыми сводами этого монастыря нам предстояло провести ночь первого боевого дежурства.
Ночь спустилась на вершины гор, с них – незаметно – на склоны леса и ущелья, сменяя уходящий на запад день. Занятые всяческими хозяйственными хлопотами, мы и не заметили, как настали вечерние сумерки. Громадные шатры гор, одетых в леса, растворились в непроглядной темноте. Ни единого огонька вокруг, только зажженный нами костер бросал неровные желто-красные отблески в ночную темень. Этот костер велел разжечь наш командир Петрос как живой маяк для наших разведчиков, который был бы ясно виден с вершины каменного мыса за многие километры, с той стороны, откуда на его трепетный зов к нам вместо друзей могли прийти враги. О таком исходе дела никому из нас не хотелось думать даже про себя.
Любое дело на войне – риск, а для нас, в большинстве своем городских жителей, ставших лесными партизанами, этот риск увеличивался вдвойне. Одно мы знали точно: случись что этой ночью, мы девятнадцать, конечно же, исполним здесь, под древними стенами свой долг перед этой землей до конца. Лучше, конечно, вражеского, чем своего.
Ярко горит, трещит сучьями костер, отступают в ночь холод и мрак, окружившие наше прибежище. Серые замшелые камни монастырских стен впитывают в себя свет и тепло живительного огня. Но внутрь храма не хочется заходить. И без того уже сердце щемит от того, что я увидел при свете. Потому что нечто подобное уже видел, когда разоряли армянскую церковь в городе моего детства Баку.
Грязь непролазная, вонь, следы пожарища и запустение – вот что предстало перед нами, едва мы вошли внутрь и сняли со спин вещмешки. Весь большой пол квадратной залы – приемной или трапезной монастыря – был усеян разбросанными грязными окровавленными тряпками вперемешку с рассыпанными, отсыревшими уже патронами и гильзами, пустыми консервными банками. На обугленных стенах множество пулевых отметин. Кто умирал здесь, под грохот выстрелов, глядя на эти старинные стены? Расстреливали ли здесь захватчики мирных жителей или в бессильной злобе, уходя отсюда, просто били очередями по стенам?
Осквернено и соседнее помещение – видимо, молельня. Пол загажен нечистотами и грязными подтирками – это уже последнее, что может учинить в Божьем храме подонок.
Разоренный и оскверненный, подобно армянским церквям в Баку и Гяндже, храм – дом Божий... Сколько вас таких на этой многострадальной земле? Что ж, камни и могилы стерпят любые надругательства, им не защитить себя от них, говорить и стонать они не могут.
Что терпит наверху Бог, того не прощают люди.
А костер все горит и искрится, и над нами в бездонной черной вышине горят и искрятся разноцветными огнями далекие звезды. И мне на память приходят стихи великого китайского поэта Ли Бо:
Ночую в покинутом храме.
К мерцающим звездам
Могу прикоснуться рукой.
Боюсь разговаривать громко:
Земными словами
Я жителей неба
Не смею тревожить покой.
– Ну просто слово в слово о нас! – с восхищением зашептали ребята.
Спал ли кто-нибудь из нас хоть пару часов в эту ночь – уже не помню. Поддерживали огонь, прохаживаясь по поляне, всматриваясь в чернильную темноту. Пытались хотя бы по очереди подремать на невесть как сохранившейся койке, но какой тут сон. Дежурили строго по часам и только попарно, сняв автоматы с предохранителей.
Мне и молодому Вадиму досталось первыми контролировать два часа наиболее важный участок – дорогу на Джраберд. Другой дороги, кроме той, по которой пришли мы, монастырь не имел. Внизу глубокое ущелье, река, по сторонам – крутые лесистые склоны гор. Темнота такая, что едва мы отошли по этой дороге метров пятьдесят и устроились в зарослях наверху, как монастырь будто сгинул в ночи – даже жутко стало.
Смотреть на дорогу бесполезно – все равно ничего не видно. Вслушиваюсь в тишину, ловлю каждый звук, каждый шорох. Палец невольно ложится на холодный спусковой крючок. А что если подойдут наши разведчики и мы, обознавшись, в темноте по ошибке перестреляем друг друга? От такой мысли даже жарко становится несмотря на мороз. Но главная мысль – не заснуть, не прозевать, замечтавшись, врага, не дать убить ни себя, ни тех, кто находится у тебя за спиной, доверив тебе свою жизнь.
Через два часа нас с Вадимом сменяет следующая двойка, а мы идем к костру. Как хорошо у огня, среди ребят, с кружкой горячего чая. Живительное тепло растекается по телу, и сами закрываются глаза, когда отпускает напряжение. Хорошо все-таки, жить, даже если ты не дома, а на войне!
Ночь подходит к концу, и подходит к концу наше опасное дежурство. Наш костер-маяк погас за ненадобностью, сослужив нам последнюю службу в виде горячего чая. Поглядывая на джрабердскую дорогу, мы до полудня тщетно прождали разведчиков. Даже всегда сдержанный Петрос не скрывал тревоги. Но разведчики были испытанными ребятами с большим опытом как проведения боевых операций, так и выхода из любой экстремальной ситуации. Случись какая неудача, срыв операции, даже засада, эти ребята уверенно и хладнокровно обеспечили бы себе отход к монастырю, а мы, закрепившись, вступили бы в дело.
Пойти им навстречу по джрабердской дороге? Но на каком именно отрезке мы реально могли бы встретить разведчиков, не рискуя нарваться на врагов? Да и не ходят разведчики по территории, занятой врагом, вот так, открыто, чтобы даже своим их легко можно было встретить.
Оставаться и дальше в Ерек Манкунке опасно. Если противник видел огонь и не рискнул идти сюда ночью, он вполне мог двинуться, дождавшись утра. Причем превосходящими силами: воевать с равным количеством армян они не хотят и не могут, а сколько нас здесь – им неизвестно. Решение было одно – уходить немедленно.
Впоследствии мы узнали, что наша предосторожность не была напрасной. Едва мы покинули монастырь, к нему подошел вооруженный до зубов отряд – человек пятьдесят. После ожесточенных и кровопролитных боев неподалеку отсюда осенью 1993-го враги потеряли жизненно важное для всего края Сарсангское водохранилище и всю окружающую территорию. Тогда или еще раньше они начали понимать, что проигрывают эту войну, и старались любой ценой с яростью обреченных удержать для себя хоть какие-то последние рубежи Северного Арцаха, но больше все же цепляясь за свою жизнь.
А мы шли обратно по той же дороге, обеспокоенные и немного разочарованные таким исходом нашего боевого задания. А каким был бы исход, задержись мы в монастыре еще час? Нет, мы не отступали, оставив врагу эту землю. Просто тогда в наше задание не входила оборона или продвижение вперед – лишь вспомогательное обеспечение.
Всего лишь сутки пробыл я там, неуютно и тревожно, но как памятно! Незримая нить связала меня с монастырскими стенами. Хотя я – атеист, я – в первую очередь армянин, чтящий веру, память и историю своего народа. Придет день, когда я особенно явственно захочу возвратить хоть на короткое время тот день и единственную ночь у монастыря. Разыщу тех, сейчас уже немногих, кто был со мной тогда. Возьму повзрослевших сыновей, и мы все вместе придем в уже давно свободный и мирный Арцах и сюда, под эти пробитые пулями своды.
Войду в храм, в котором будет идти служба, зажгу свечу у алтаря в память тех, кто бился здесь, обороняя его для этих светлых дней. Преклоню колени перед красивым памятником-хачкаром, поставленным там же, на мысу, в их честь. А потом мы сядем там, у арки, где в ту ночь горел наш костер, и я, как и хотел, заново вспомню все.
А пока мы идем обратно в лагерь. Снова под подошвами похрустывают камешки и вьется дорожная пыль, здесь внизу снега нет, уже весна. Скоро дорога упрется в изгиб реки, которая и поведет нас тропами к вершине, где расположен наш лагерь. Через час-полтора мы будем уже в своих блиндажах, среди друзей. Но прямо у этого изгиба, там, где обычно мы встречаем привозимые нам на КамАЗе продукты (из-за невозможности дальнейшей транспортировки грузы в мешках мы на себе перетаскиваем в гору, к лагерю), нас самих уже ожидали двое разведчиков. Оказалось, они шли к нам из лагеря навстречу – предупредить, что ждать их группу не нужно. Еще накануне они вернулись в лагерь другими тропами. Пока идет перекур, они отходят с Петросом в сторону, и от сказанных ими слов Петрос, и без того замкнутый и мрачный, буквально каменеет. Мы ни о чем их не расспрашиваем – разведчикам не принято задавать вопросы – и до самого лагеря идем молча.
Только здесь мы узнаем страшную весть: погиб Валера, испытанный боец-разведчик. Не успел вставить на бегу новый магазин, прикрывая товарищей, и погиб. Мы не смогли проститься с ним, до нашего прибытия его тело было отправлено в Ереван. Для меня он навсегда остался в памяти как просто Валера с Забрата – невысокий, круглолицый, с маленькими тонкими усиками и озорными глазами. Помню, как радостно он обнял меня, бакинца-земляка, когда мы, немного растерянные новички, пришли в лагерь. На голове у Валеры был повязан платок, как у фидаинов начала XX века. Он шутил, стараясь нас растормошить, угостил сигаретами, рассказывал нам об отряде. Одну его фразу запомнил навсегда:
«Поверьте, ребята, вы попали в хорошее место. Здесь никогда еще товарищей врагу не оставляли – ни ранеными, ни мертвыми!»
Прости нас, Валера... Вечная тебе память...
Потрясенные этой первой, такой ощутимой потерей, мы разошлись отдыхать, не ведая, какие лишения, испытания и утраты готовит нам военная судьба на дорогах и тропах Северного Арцаха – от Гюлистана до Чайлу. Будет все: смелость и трусость, самоотверженность и приспособленчество, вера и отчаяние. И потом – перемирие. И лишь затем – возвращение к родным. Домой... Но до перемирия еще оставалось 80 дней войны.
